Вернувшись домой после двух лет стройбата, я обнаружил все на своем месте: мама, папа, дом, московские улицы остались теми же. Пару первых дней я просыпался без пятнадцати шесть, в готовности немедленно куда-то бежать - потом и это прошло. Немного отдалились старые друзья - кажется, я запоздало смеялся их шуткам, и не сразу сообразил избавиться от чужеродных словечек, и подцепить новые, приличные.

Ну, вновь приноровиться к этой жизни оказалось не так уж и сложно, а вот что делать со всей этой свободой – было непонятно. Как-то по привычке я восстановился в сталелитейном институте, но уже через месяц спросил себя - зачем? – после сторожил склад, потом фабрику музыкальных инструментов, работал где придется…

Хотелось же мне… чего-то едва ли возможного, в общем-то. Какого-нибудь такого занятия, чтобы нескучно, чтоб все время ездить далеко, чтоб не вставать рано, чтоб совсем-совсем без начальников, ну, и денег немножко, для разнообразия.

Пока же я ходил на службу лаборантом, в Институт тропической медицины, прямо у дома – ни одному из этих требований не удовлетворяющую.

* * *

1991-й год, окраина Москвы, хрущевка. Кухня с крашеными масляной краской закопченными стенами, стол с отслаивающимся пластиком, продавленное кресло, в углу полупустой мешок картошки, нечисто. На стене карта Тибета. За окном - улица с жигулями.

На кухне сидят Наркоманы. Некоторые из них негромко разговаривают, один сидит в кресле с книгой на коленях и смотрит в окно, еще двое Наркоманов стоят у плиты и варят Наркотик, издающий неприятный химический запах.

В дверях появляюсь Я, и оглядываю Место Действия. Я ощущаю стеснение и интерес.

… Наркоман в кресле показывает Мне книгу с надписью «Борхес», и говорит: «Смотри! Учебник шизы!».

1991-й год - в чести Борхес, Кортасар, Бродский, многозначительность, заумь и очень вредные Наркотики.

* * *

«А вот и Наставник, заходи!» (Наставниками Слава, из даосских соображений, называл всех). Ну, я и захожу.

У Славы было интересно. Такая вот «необычность» после недавней продолжительной «обычности». Все совершенно чокнутые и разговаривают тоже про интересное – от книжки очередного латиноамериканца до качества «вещества» и побоев, понесенных от неразвитой черни …

Славины наркоманы были, в основном, его однокурсниками с физтеха. Дело в том, что на физтехе очень много учатся, и оттого часто сходят с ума. Или погружаются в восточное. Или начинают интересоваться сильно вредными наркотиками. Эти вот, например, совмещали все это и были совершеннейшими психами.

правда, парни у плиты, все же, немного пугали. Лица у них были такие… нездоровые. И глаза мои все время тыкались в эту неприятную повязку на руке, с проступившим пятном крови...

поэтому, когда мне был протянут шприц и предложено: «Хочешь?» - я замялся, с деланой небрежностью пробормотал: «Да не, сейчас не хочется чего-то» - и совсем смутился от ответной мимолетной усмешки - которая, скорей всего, мне просто померещилась.

… кстати, эта интересная развилочка мне после часто вспоминалась.

* * *

Потом появился поп Саша. Поп Саша был молод и обладал редкой козлиной бородкой.

Попа Сашу попом прозвали просто так, на деле никаким попом он не был, а был дьяконом Свято-Духова монастыря в Вильнюсе, выгнанным оттуда за распиздяйство. Приходит, знаете ли, такое время в дьяконовой жизни, когда ему предлагают принять сан и стать самым настоящим попом. Только для этого сначала жениться надо, холостых попов не бывает. Наши попы ведь законной женской лаской ничуть не обделенные, и потому редко бывают нервные.

«А я им говорю – неее… Я ж еще молодой, погулять хочу!», объяснил нам поп Саша – и слегка покраснел.

История появления свято-духова дьякона в Москве в гостях у наркоманов тоже сильно интересная. В Литве есть такой праздник Казюкас, во время которого происходят народные гуляния, и на него повадились ездить русские хиппи, панки, и - ну, что тогда было в моде. Ночевать же многие из них приходили в русский монастырь, который был удобен, в самом центре. В монастыре обретала спасение публика, в общем-то, добродушная, и на ночь-другую пускали всех.

Однако ж вот искушение: принялись пришлые люди рассуждать с теми из насельников, кто помоложе, про материи соблазнительныя - про Дхарму и Атман и прочую бхагавадгиту, там самым великое смущение духа у братии производя. Так что пришлось отцу-настоятелю издать распоряжение – ладно, черт (ох, Господи прости) с вами, ночуйте, но с одним лишь условием: «С братией о духовном не разговаривать!». Как-то смешно, на мой взгляд, получилось.

Вот эдаким макаром и угодил поп Саша в приятели к личностям сомнительным; и хоть в Вере был вполне крепок, и ни атмана, ни иного бесовства не воспринимал, но в гости зайти потешить лукавого, да переночевать где-нибудь в углу на коврике – вовсе не избегал.

* * *

… тем временем у Славы наметился циклодол.

Циклодол – это такая успокоительная таблетка, которую некоторые кушают просто так, чтобы добиться счастья. Я никакого такого циклодолу сроду не пробовал, хотя разок до того, в армии, отведал вместе с половиною роты каких-то таблеточек из сумки с противогазом, после чего долго ловил на плацу бегающие от меня по асфальту следы кирзачей, насыпанные тонким нежного желтого цвета песочком – насилу меня, дурака, изловили и заперли в каптерке от греха.

Оттого циклодолу (хоть и вызывал он у меня сомнения) я не испугался, и съел предложенные пару таблеток.

Поп же Саша на предложение вкусить циклодола поначалу замешкался – а потом – эх! – «А сколько мне, Слава, этих таблеточек потребуется?»

«Ну, пару-тройку нормально будет»

«Ну так… дай-ка мне, брат, пять!»

«Нуууу… как знаешь…»

И, насыпав таблетки в горсть, Саша мелко перекрестил рот («Чтоб искушения не вышло!») – и, ну их – туда.

через некоторое время я почувствовал во рту сухость, стало противно, и захотелось на свежий воздух.

серьезным усилием воли дотащил я свое отучившееся ходить тело до метро, и потом долго тыкался в турникеты, пытаясь понять, как работают эти демонические механизмы и как сделать, чтоб они меня пропустили – на глазах у ментов и бабок – и очень их всех, турникетов, ментов, бабок, опасаясь.

Так что ну его к чорту, этот циклодол, и вообще все эти наркотики, мало я к ним приспособленный, подумалось мне на следующее утро, после омерзительно проведенной ночи.

Однако ж историю попа Саши, вступившего на путь порока, я, таким образом, пропустил. Но было страсть как любопытно.

«А Саша, Саша-то как? Искушения, надеюсь, не вышло?», спросил я Славу следующим вечером.

«Ох, вышло! Вышло искушение! Совсем нас Наставник утомил. Сначала весь вечер порывался читать духовные стихи собственного сочинения, еле спать уложили. А потом, под утро, стал к Лене приставать: «Давай, говорит, Лена, покайфуем в спальничке, а? Ну, давай!». А потом совсем уж преподобный голову утерял: «А может, Славка, тогда, мы с тобой в спальничке покайфуем?»... В общем, не готов еще Александр к принятию сана – вот как мне кажется».

Такой вот жизнелюбивый и любознательный он был – поп Саша.

* * *

Однако же, мы подходим к сути дела, ради которого изложение всех предшествующих событий и затеяно было.

«Хочешь, Наставник, денег подзаработать?»

«Денег – так это пожалуй… Только не давай мне больше, Христом-Богом прошу, циклодола этого ужасного – я от него сильно дурак становлюсь».

«Да нет, причем циклодол. Это - по склонности… А тут дело вовсе богоугодное – духовные книги распространять!»

* * *

Книжная лавка «Троицкая книга», где подвизался поп Саша, была создана с целью просвещения народного при Свято-Троицкой Сергиевой Лавре, и находилась при церкви Николы на Подкопае, что в Подкопаевском переулке. В церковном дворе присутствовала собственно лавка, оптовый книжный склад, и помещения, где проживал основатель предприятия Александр (не поп-Саша, другой), его преданный соратник Даниил, и окормлявшиеся при храме чада – по большей части бомжи с недалекого Курского вокзала. Некоторые из них задерживались надолго и трудились на складе грузчиками, находя в храме опору и утешение и всякое такое прочее – но большинство вскорости покидало приют, не в силах противостоять прискорбному пороку пьянства.

С сомнением оглядев наши несерьезные рожи (хотя, кстати, был я тогда волосат и бородат – очень в тему) Александр выдал нам образцы книг, и объяснил – нужно будет ездить по просторам Отечества, по храмам-монастырям, собирать оптовые заказы на книги; отвозить их; наградою же положат нам 10%; ну - с Богом!

… вернувшись домой после первой поездки, я подсчитал деньги – и пошел увольняться из лаборантов.

а утром спал долго-долго, часов до двенадцати.

* * *

Очень уж мне понравилось:

берешь рюкзак с книжками, садишься на поезд, и едешь далеко – ранним утром стоишь в накуренном тамбуре, прочерчивая пальцем полоски ясности по запотевшей невнятице окна (с другой стороны дождевые капли чиркают наискосок или сползают, дрожа в такт колесам) – и, вдохнув после спертого ада влажный чистый воздух, выходишь среди сосредоточенно влекущей свои сумки-тележки толпы в неизвестный город…

завтракаешь где-нибудь на скамейке, кефиром и хлебом из магазинчика -

и в старый город:

по бульвару, между осыпающихся дворянских особняков с изредка встроившимися советскими трехэтажками, чье бесхитростное уродство сглажено уже патиной времени – быстрым шагом, мимо выкромсанной в сердцевине города площади с Лениным и горсоветом - сворачиваешь улочкой покосившихся темных фасадов, где купеческие палисадники, подгнившие высокие ворота под деревянными козырьками…

чувствуешь ко всему этому – любовь.

… и, наконец: в ворота старой церкви (бывшего склада), потихонечку восстанавливающейся - на стене следы перекрытия, разрушенного, обнажив скрытый полвека купол с росписью, временный проволочный крест на маковке…

«Здравствуйте… А можно с батюшкой, или со старостой храма поговорить?».

и, чем меньше город, тем скорее предложат чаю.

* * *

… Что ж до особливого характеру публики, с которой приходилось иметь дело, так это ничего – все равно интересней человеков и ихнего многообразия ничего такого нету. Стоило лишь придерживаться нескольких простых правил:

Нельзя говорить «Спасибо», надо – «Спаси Господи!», первое, что отличает своих от чужих.

Всякие «а черт его знает», конечно, исключаются.

Прилично, встретив батюшку, попросить: «Благословите!» - и сложить руки благочинно ковшиком, благословление приемля. И если батюшка отвечает «Бог благословит!», это не означает, что он отлынивает, он все делает правильно.

… вообще почаще употреблять слова «благословление» и «искушение» - самые главные слова.

например: идет по двору монашек, несет ведро – а тут ручка отваливается, и ведро – бах! по ноге. А оно тяжелое. Так вот, монашек вовсе не восклицает всех тех нормальных слов, которые хочется сказать, например, мне - но сокрушенно смотрит на наливающийся синевой палец, цокает языком и говорит: «Искушение вышло…»

также не душеспасительно говорить: послал, мол, отец настоятель разгрузить машину кирпичей, надо же – благословил на разгрузку машины.

далее:

Ивана Ваней не звать, но строго Иоанном; то же с Данилой и Лехою;

со знакомцами при встрече лобызаться в щеку троекратно (а иногда последний раз, почему-то, в плечо), что твой француз;

прощаясь, сказать: «С Богом!», отъезжающему пожелать «Ангела-Хранителя!»

Voila.

* * *

А развозили книжки мы с Колей.

Когда я увидел Колю впервые, то сразу подумал, что он деревенский и ужасно положительный –– такой молчаливый и простецкий тугодум - а скуластое лицо и усы его очень пригодились бы в каком-нибудь советском многосерийном эпосе.

У Коли был автобус ПАЗик, выкупленный из автопарка в собственность, старый и помятый, но исправно бегающий – который мы загружали пачками книг под самую крышу, потом выезжали не сильно еще тогда загруженными улицами Москвы – на МКАД – и дальше, в неяркие и задумчивые пейзажи

- гаснущие вместе с закатом, потому что ездить Коля любил по ночам, по пустым дорогам, и до утра вел автобус, вцепившись в баранку и будто даже не мигая. Поначалу я сидел рядом, чтоб не дать ему заснуть – хотя особо мы не разговаривали, пустое это – так, редкими фразами про дорогу, и гололед, и что менты заебали - потом перебирался назад и устраивался спать на книжках, положив под голову упаковку каких-нибудь молитвословов.

- а на рассвете просыпался от тишины, и обнаруживал, что мы уже стоим где-то на обочине, или свернув в лесок. «Это… поспать чуток надо», cообщал Коля и ложился на переднее сиденье, укрывшись тулупом.

за стеклом клубился утренний туман над травами. Или синели снежные волны с пробивающимся сквозь них мертвыми прутьями кустарника… В общем, вы поняли – в зависимости от времени года.

… обычно Коле хватало часа сна, и без всякого будильника он просыпался, садился, вздрагивал плечами – доставал скатерку с шоферской снедью...

и мы ехали дальше.

… вдоль зимней, заметенной, с прогалинами наезженного темного льда, дороги, свидетельством ночных бед - перевернутые, разбитые, или завязшие в снегах иностранные фуры с надписями HILFE RUSSLAND. Иностранные водители к снежным дорогам непривычные.

1991 год. Из Европы в Россию везут гуманитарную помощь.

* * *

Эти наши с Колей поездки были прекрасными. И по дороге часто творилась всякая смешная чепуха.

например, всякое пересечение границы (с Украиной, в основном), превращалось в потеху. Очень любящий свою работу таможенник, протянувший руку за накладной:

«Ну, шо у тебя? Книжки?»

«Да… Духовная душеспасительная литература, для церкви!», включал я умильного дурака.

«Для церкви? Ишь ты… Ну, давай, чего у тебя тут самого дорогого, две пачки сюда! Ну», ведя пальцем по строчкам накладной «Это вот!»

«Так то ж на церковнославянском…»

«Та шо ты гонишь! Вон же написано – грибник!»

«Да не грибник – Требник! По нему в церкви службу читают, там все непонятное…»

«От це ж… Ну ничього, все равно давай! Разберемся, шо це за грыбник»

… «Вот, блядь, шакалы», говорил Коля, отъехав от пограничного поста…

. . .

или вот:

Приехав как-то посреди ночи в город Питер, заехали мы в проходной дворик и устроились спать – оставив по случаю зимы мотор включенным, для обогреву. Только выспаться нам не удалось.

… уже через час в лобовое стекло постучалась милиция, проверить документы, накладные и понять, как вообще жизнь.

потом появился Ленгаз, с целью узнать про опасную утечку.

потом скорая помощь поинтересовалась здоровьем, и захотела наказать за ложный вызов.

… в общем, мы стали сильно злые – а на утро увидели торжествующую бабку в окне – «Ну че, понравилось? Я хотела еще санэпидемстанцию вызвать, только они по ночам не ездиють!»

«Бабуля! Ну на хрена?!?»

«А че вы тут стоите-стоите… Перделка ваша спать мешаить!»

и тому подобное.

* * *

От Архангельска до Пятигорска, от Перми до Вильнюса…

Москва, пара дней отдыха, загрузка автобуса (изредка поездом, забивая пачками книг плацкарт на глазах у ошалевшего проводника) – доставка - и назад с рюкзаком, полным денег (в прямом смысле – советские деньги уже обесценились в тысячу раз и расплачивались все пачками купюр, стянутых резинками)…

не знаю уж, как меня не обокрали, беспечен я был до крайности – разок какие-то кавказцы, пока я спал наверху, сперли мои кроссовки (и я вышел потом в одних носках на январский обледенелый перрон), не заглянув под нижнюю полку, где я сдуру оставил рюкзак с несколькими миллионами…

(или когда пара дальнобойщиков в шоферской столовке решили было прессануть очкарика, и я всерьез испугался – получить по роже это, конечно, ерунда, но вот рюкзак с деньгами под столом… – но тут пришел Коля, растопорщил усы, и все разрешилось - хороший все-таки Коля был, надежный…)

при этом - удивительно, но складывалось у меня все неплохо, и я даже получал неведомое прежде удовольствие – оттого, что дело идет гладко, все предварительные звонки совершены, и можно спокойно смотреть в окно автобуса на дорогу, зная, что нужные люди окажутся в нужное время на местах… Наверное, это и есть то самое удовлетворение менеджера от «хорошо сделанной работы» –

а еще вдруг появилось много денег – и я пристрастился к странному сочетанию иностранного пива со сникерсом из киоска.

* * *

Кстати, по привычке, книги эти я читал. И кое-что показалось правильным, или красивым – что, обычно, связано с «правильностью» напрямую.

несколько раз я встречал людей, которые вызывали уважение – тем, что действительно пытались придерживаться тех самых заповедей…

я вообще с уважением, и даже завистью отношусь к тем, кто способен к любой вере – если, конечно, они не хотят меня убить, или как-то по-своему перевоспитать. Им, как мне кажется, легче и осмысленней жить. Если они умные, то с ними интересно поговорить. Если неумные – то хотя б не делают ничего нехорошего… Глубоко религиозный народ – он же такой, безопасный в смысле гадостей.

… а потом – ух ты! – натыкался на что-нибудь вот такое - см. Приложение - эту брошюрку мы тоже продавали, кстати.

или еще – ну дались им эти евреи – знал я многих евреев и у меня вовсе не было ощущения, что они настолько катастрофически умнее меня, что стоит как-то нервничать; а тут пожалуйста – стоит святой отец в рясе с православным календарем (издания патриархии, если че) в руках, и разглядывает его подозрительно: «И тут жиды отметились! Субботы-то - тоже красным обозначены!!!»

смех и грех, в общем.

. . .

но, все-таки… В некоторых провинциальных церквях, поговорив с кем-нибудь простодушным и доверчивым, или в монастырях, особенно северных, где чувствовалось... ну, вроде - каким православие когда-то было задумано – мне становилось не по себе.

потому что обманывать, конечно, нехорошо…

но этих мыслей я трусливо избегал, думая: А, ладно. Все равно это все – как-то так, несерьезно.

но сдавленное, спрятанное беспокойство оставалось.

* * *

Так, в спасительных трудах, прошел год – все шло гладко да складно, и, хотя меня, вроде, все устраивало, я скоро сообразил, как сделать еще проще – собрав полезные телефоны, обзванивал церкви и монастыри из дома и зачитывал им список литературы – а потом развозил в один присест.

К тому времени некоторые начинали разговор так: «Благословите, отец Михаил!». Поперхнувшись первый раз от удивления, я скоро научился и благословлять.

иногда же (учитывая, что в те времена я курил много марихуаны), случалось и такое:

«тааак…. что у нас дальше? минуточку… «Деяния и послания святых автобусов»… ой!!! апостолов, апостолов, я хотел сказать! Господи прости!», и тут главное – подавить нервно клокочущий смех.

… теперь с рюкзаком ездил я изредка и для удовольствия - например, исследовать новые места или какой-нибудь интересный монастырь – вроде полюбившейся мне Псково-Печерской Лавры, где было спокойно и не по-российски ухожено – а вокруг просторы, леса и луга, гуляя по которым можно набрести на старые камни с полустертыми варяжскими рунами – редкие хутора – и старинную крепостцу Изборск.

… заработки мои, между тем, продолжали расти.

* * *

Еще через год, я уже ездил почти исключительно в Петербург и около (в Новгород мы еще обычно заезжали, по пути). По нескольким причинам: во-первых, в большом и читающем городе легче набрать заказов.

во-вторых, и главных, в Питере у меня завелись друзья - да и вообще, полюбил я этот, очень чудесный, город.

покатавшись полдня по городу, я выходил из автобуса с рюкзаком денег, из которых мне принадлежала десятая часть, немного уставший, но в прекрасном настроении, желая прямо вот сейчас начать радоваться, и любопытствуя, куда меня теперь занесет…

ночь на сквоту, на брошенном в углу одеяле – день в дворницкой мансарде, в которой тогда проживали - нет, не таджики – вечер в коммуналке друзей-музыкантов и пиво с соседями, начинающими дагестанскими бандитами – а на следующий день вдруг оказываешься на Приморской, и, сидя на большом диване посреди комнаты, лицом к окну, смотришь, как багровое солнце садится в Финский залив…

по правде сказать, быть приятным гостем мне было тогда неприлично легко. Большинство моих питерских друзей питалось почти исключительно чистым рисом. А тут я, с рюкзаком, вот это да…

представьте: сидят вот такие, например, на сквоту на Казачьем, задумчивые и неторопливые петербуржские жители, давно так сидят – «О, здорово! А у нас вчера кошка от голоду сдохла…»

… и тут я, чувствуя себя совершеннейшим дедморозом, достаю из рюкзака батон, ой, булку хлеба, россыпь конфет, и говорю: «Чуваки, есть дунуть? Щас посидим немного, и в магазик сгоняю».

Ну да, ну да, понимаю – было во мне что-то такое привлекательное…

* * *

Любопытно все же наблюдать за изменениями в человеках: вот и Александра, создателя и вдохновителя трудов «Троицкой книги», когда я там появился впервые, можно было еще совершенно спокойно называть Сашею, одет он был в старые джинсы и маечку, и держался просто.

… через три года Александр ходил уже неторопливо, споспешествуя, носил длинную черную рясу (хотя, насколько мне было известно, рукоположен не был), и на Сашу (как я продолжал называть его из озорства) кривился – зато против обращения «отец Александр» особо не возражал.

лично у меня никаких трений с ним не возникало, хотя, конечно, по поводу моей воцерквленности он вряд ли обманывался - думаю, оттого, что я был полезен. Кажется, он подозревал во мне еврея и скрытого йога, и любил беседовать о духовном, в духе: «я вот тоже начинал с изучения йоги» и т.п. Была у него и собственная теория, не знаю уж, как соотносящаяся с православной доктриной – что, де, нигде в Священных Писаниях нету противоречия с восточной идеей перерождения, и потому перед окончательным Судом человек несколько раз «пробует еще один раз». Все эти беседы я с удовольствием поддерживал, языком молоть, как известно, дело нехитрое – и вообще было интересно.

к тому же, я, наверное, я его развлекал:

в те года я много дружил с иностранцами - казалось мне тогда, что они особенные и чем-то отличаются от нас. Однажды я попросил подсобить с погрузкой немецкого гостя, Тобиаса –

закончив, я подошел к Александру:

«Смотри, Саша – у тебя в «Троицкой книге» немцы трудятся!»

На что тот, степенно оглаживая бороду, проговорил:

«Ну, что ж, благой почин, истинно благой!»

…

Все это было довольно забавно, пока Александр не увлекся общественной деятельностью – начал принимать делегации всяких казаков и прочих серьезных бородачей, и, кажется, попечительствовал над некими начинаниями, о которых я не был осведомлен - но, боюсь, были это все глупости.

видимо, всем этим он слишком увлекся, пренебрегая книготорговлей, отчего «Троицкая книга» начала потихоньку хиреть. И вообще о делах, не касающихся Спасения Отечества, Александру стало думать явно недосуг: один из его друзей, продавший, чтобы ссудить «Троицкую книгу», свою квартиру, пришел в договоренное время за деньгами... И Александр вывел его во двор и показал на свежую позолоту церковного купола: «Гляди! Вот где твои деньги!». Красиво сказано, конечно.

… а я по прежнему, несмотря на поредевший выбор, возил полные автобусы книг в Питер – делая перерыв лишь на лето, потому что летом работать печально.

Тут другая беда – мне начало надоедать.

* * *

За четыре года своего православного коммивояжерства я устроил все наилучшим образом, отработав систему до мелочей, и все происходило гладко… и скучно.

Ну, то есть стало непонятно - зачем… Сами по себе деньги меня не очень интересовали – ну, есть теперь деньги и хорошо, важнее было то, что мне хотелось… ну… приключений, что ли, авантюризма и вообще всякой дурацкой глупости.

к тому же мне все чаще казалось, что все это просто нехорошо. Причем, это ощущение пропадало, когда я имел дело со всякими старостами и корыстными попами, которым хотелось побыстрей претворить свечной доход в выгодный товар – но иногда, изредка, мне встречались люди, которые вкладывали в понятие «священнослужения» изначальный смысл, и тогда я понимал – нет, не надо б мне тут строить из себя клоуна.

пару раз мне даже показалось, что иконы поглядывают из храмового полумрака на меня как-то укоризненно… И даже что мне, наверное, что-нибудь нехорошее за все это будет… Короче, я понял, что – все! Не хочу я больше во всем этом разбираться, и хочу вновь оказаться там, где все понятно.

и, однажды я вышел из церкви Николы на Подкапае и подумал – а вот возьму-ка я и больше сюда не вернусь. Впереди было лето, у меня оставалось некоторое количество денег, и можно было позволить себе выбросить все это из головы.

* * *

Часто случается, что правильные решения немедленно вознаграждаются, вот и тогда: через месяц уже на фестивальчике около Петербурга я встретил довольно симпатичную раздолбайскую команду, состоящую из трех поляков, американки и англичанина, работавших спасителями человечества на войне в Югославии, и решил к ним присоединиться. Новое занятие предполагало неограниченное количество приключений, авантюризма и дурацкой глупости без каких-либо тягостных сомнений, от которых голова повреждается. И потом все, действительно, получилось отлично.

* * *

Стоит, наверное, рассказать о дальнейшей судьбе некоторых персонажей этого повествования…

наркоманы, думаю, все умерли, потому что долго жить им обычно не выходит, у них жизнеустройство повреждается. А я так никогда и не смог побороть своей нерешительности, и - вот, жив.

Слава, кстати, тоже жив, и вообще молодец: сделался переводчиком с тибетского и буддистом, и читает теперь лекции восторженным почитателям - а к наркотикам интерес давно потерял.

поп Саша внезапно ненадолго объявился через несколько лет – во взаправдашние попы он так и не поступил, зато увлекся уринотерапией (питием мочи для здоровья), и даже подарил брошюрку собственного сочинения «Взгляд на уринотерапию с точки зрения Святых Отцов Церкви». Отчаявшись склонить нас к уринотерапии, поп Саша немного посиял дружелюбием – и вновь исчез.

дальнейшая судьба «Троицкой книги» мне неизвестна…

ПРИЛОЖЕНИЕ:

Сочинение Игумена Виссариона (насельника Свято Троицкой Сергиевой Лавры)

О ВРЕДЕ ТЕЛЕВИЗОРА.