в тысяча девятьсот девяносто древнем году мы вышли на автобан в берлинском Ваннзее с табличкой «AMSTERDAM» и через полчаса уехали в этот Амстердам одной машиной.
В Амстердаме у нас был адрес голландского приятеля, жившего в коммунальной квартире, правда, в тот момент он отсутствовал, но соседи пустили нас в его комнату. К сожалению, через сутки нас оттуда с позором изгнали, в общем-то, по моей вине - но я об этом лучше не буду рассказывать, чтобы не было стыдно.
Короче (проскочим неприятный момент), неожиданно мы оказались на улице с рюкзаками и пакетом мокрой одежды в руках (прямо перед изгнанием мы некстати занялись стиркой), и этот пакет раздражал теперь меня больше всего. Деваться было решительно некуда - и мы пошли в Вондель-парк.
Потому что в Вондель-парке всегда много народу, в том числе маргинального отребья, нашей последней надежды. Отребье копошилось на лужайке вокруг пруда, валялось на траве, продавало разноцветные гамаки и магические кристаллы, жонглировало - короче, занималось присущими себе занятиями... Через некоторое время я увидел на поляне знакомого, мелкого человечка с бородкой, встреченного пару месяцев назад в Польше. Попытки радостного узнавания ни к чему не привели - по стеклянному взгляду стало понятно, что перед нами наркоман в момент обретения Высшей Радости, и отвлекаться ему не интересно.
Вообще, значительную долю маргинального отребья составляли наркоманы. Они мне тогда, по дурости, казались прикольными даже. Я тоже иногда угощался чем-нибудь эдаким, но от углубленного изучения темы спасало то, что я считал трусостью - а на деле было хорошим чутьём.
Просидев там несколько часов (и разложив одежду сушиться на рюкзаках), мы досыта насмотрелись на жонглеров и прочих красавцев. Все они были совершенными милашками, одна беда - принимать участие в нашей судьбе никто из них не собирался. Спасение пришло с неожиданной стороны.
«Я ничшэго не панимаю!», - сказал, умильно разглядывая нас, примостившийся под деревом бомжик. Сейчас бы я, наверное, вежливо кивнул и отошел ради экономии мозга, но тогда... О, борьба за выживание значительно повышает общительность, человеколюбие и интерес к окружающим. Многократно проверено.
«Откуда, брат?»
Оказалось, из Польши. Пьяный, помятый, иронический Марек (поляки вообще очень иронический народ, кстати) оказался вовсе не бомжом, но обладателем маленькой квартирки в центре, что было, конечно, кстати. Через несколько минут мы шли к нему, под дороге выслушивая рассуждения о славянском братстве и тупых голландцах.
* * *
Дома у Марека, действительно, наблюдалось славянское братство - поляк Кшиштоф и югослав (боснийский серб) Младен, оба в бегах.
Кшиштоф (косуха, борода, копна волос) открыл в Гданьске музыкальный магазин, прогорел, и сбежал из Польши от кредиторов, обещавших нехорошее. Ладный, щеголеватый и нервный Младен убежал из воюющей Боснии от не на шутку увлекшихся нехорошим людей в камуфляже. Приятная особенность нашего имперского прошлого: друг с другом они говорили на ломаном русском. И, в общем-то, были нам рады.
Жило славянское братство у Марека бесплатно, но с иногда случавшимися поборами на пиво и бестолковое пьяное общение с хозяином. Ну, а где двое, там и четверо.
* * *
«Миша, хочешь заработать пенёндзы... ну, деньги?»
Нельзя сказать, что денег у нас не было... Были деньги, целых 28 долларов. Так что предложение представляло собой определенный интерес.
«А что делать-то?»
Оказалось - плести косички из разноцветных ниток. Каждый день Кшиштоф с Младеном шли в центр, на пешеходку, ловить туристок; заплетали их тут же, усадив на табуретку. Надя обучилась плетению hairwraps (которые мы называли ужасным словом «хайрапы») быстро, а я был полезен своим английским (Кшиштоф знал только русский, Младен - еще и немецкий).
Теперь каждый день по нескольку часов я маячил перед прохожими дамами с приклеенной улыбкой, бубня: «Hairwraps? Hairwraps? Do you want hairwraps?», а в случае очереди развлекал клиентку болтовней - чтоб не сбежала. По негласной договоренности, сначала я должен был усадить кого-нибудь к Младену и Кшиштофу, а потом уже и к Наде. Достаточно справедливо, тем более, что туристок, жаждущих красоты, обычно хватало.... Правда, улыбочка моя становилась все более и более поганой.
Вечером мы заходили домой перекусить, а потом шли со славянским братством «на едно пиво» в какую-то (подпольную, что ли?) пивнуху без вывески, куда надо было сначала долго стучать в железную дверь, чтоб пустили - или просто побродить вдвоем по Амстердаму, наблюдая отражение огоньков в воде каналов, копошение под мостами наркоманов с их ложками-зажигалками, и прочие картинки амстердамской жизни. Разок, кстати, я не на шутку испугался, проходя мимо витрины с рекламой женского белья, когда один из манекенов зашевелился и стал принимать похотливые позы - про улицу Красных Фонарей мы выяснили уже потом.
С Кшиштофом мы подружились легко, он был типом мягким и незлобливым, хотя и не быстрого ума, и часто болтали с ним, оставаясь дома втроем, потому что Марека обычно не было допоздна, и Младен тоже пропадал где-то до середины ночи.
У Младена вообще была в жизни цель.
* * *
Каждый день Младен смотрел по телевизору новости из Югославии, где показывали танки, взрывающиеся дома, прячущихся по подвалам горожан и людей в красивой пятнистой форме, банданах и темных очках, заряжающих гаубицы или стреляющих из автоматов - и часто упоминал непонятную мне «пичку материну». Про ужасы балканской войны он рассказывал много, но от меня все это было тогда далеко. Кто знал, что обратить на это внимание стоило бы...
Младен, как и Кшиштоф, находился в Голландии нелегально и, в общем-то, было понятно, что рано или поздно они попадутся, намозолив глаза полицейским на пешеходке. Когда я спросил Младена, что он думает по этому поводу, он ответил:
«Нужно... како се каже, еби га? венчаться. Венчаться мне надо!»
Венчаться Младен пытался изо всех сил. Насколько серьезно Младен хотел венчаться, стало очевидным, когда на пешеходке мы познакомились с молоденькой немецкой девочкой Зильке. От проверенных людей Зильке знала, что мультикультурность - это хорошо, а словам мамы, предупреждавшей об опасностях, исходящих от подозрительных типов с восточноевропейским акцентом, не придала должного значения.
Короче, денег у Зильке было мало, и Младен предложил ей ночевать у нас, где места полно, а «хозяин добрый». Весь вечер Младен был оживлен и извивался галантным чортом, тарахтел по-немецки, а потом, когда все пошли спать, я, оставшийся в кресле послушать перед сном музыку в наушниках, увидел как он, сопя, трется всем телом о лежащую к нему спиной Зильке, которая отчаянно делает вид, что читает книгу.
«Фубля», подумал я, залезая в спальник. «Срам Господень».
Через некоторое время сопение прекратилось, видимо, крохотный взрывчик произошел в разгоряченном балканском мозгу, Младен вскочил, озвучил свою пичку материну ипобежал на кухню выпить водички. А потом обиженно пошел спать.
Наутро Зильке схватила рюкзак и ушла, подчеркнуто попрощавшись только с нами. Венчание не задалось.
* * *
Таким образом, благодаря хайрапам у нас появились деньги, бешеная сумма в 200 гульденов (около 50$), а заодно и полезный способ заработка в европейских городах. Я даже однажды купил себе пачку табаку и банку пива. Теперь самое время перейти к тому, как, собственно, я стал поляком.
Как-то раз, в Вондель-парке, мы познакомились с наркоманом, долговязым, светловолосым и заметно изможденным немцем. Каким-то образом речь зашла о трудностях перемещения с русским паспортом. Вообще, многие удивлялись, почему это русские не могут ездить без виз. В девяностые в мире царили иллюзии и добродушие, и само собой подразумевалось, что любой «прилично выглядящий» (имелось ввиду, но не не говорилось вслух: не темнокожий) гражданин может спокойно перемещаться где хочет. Немец (Курт? Франк? хм) вдруг оживился и спросил:
«А не хотите какой-нибудь хороший паспорт?»
Я неуверенно посмотрел на него. Так получалось, что законы разной степени серьезности мы нарушали тогда постоянно, от нелегального перехода границ (кстати, вот и голландской визы у нас не было) до воровства еды в магазинах, когда совсем край, но тут было что-то новенькое.
«А... сколько это стоит?»
«Сейчас, подожди, все узнаю» - и побежал шушукаться с подозрительными личностями.
«Короче - есть разные паспорта, можно с твоим фото, можно и так. Самые дорогие - Западная Европа и Америка с Канадой, Восточная Европа дешевле. Вам дешевле? Прямо сейчас польский есть, 50 гульденов. Что? А, сейчас сбегаю».
Польский паспорт выглядел (применительно ко мне) очень подозрительно. На фотографии был изображен щекастый круглоголовый полячок, в метр семьдесят ростом, в графе особых примет было написано цвет глаз - zeliony. Но сама книжица была такой притягательной, что я не задумываясь отдал полтинник на дозу Франку-Курту-Фрицу-Райнеру и засунул ее в сумку. Теперь у меня был Иностранный Паспорт.
* * *
Все хорошее кончается - или надоедает. Вот и нам через две недели нашего безмятежного амстердамства надоело «ходить на работу». Вдобавок Кшиштоф начал ругаться с Младеном, а потом жаловаться нам:
«Нет, но я не розумем, почему мы курим табак, а он, курва, курит Мальборо? Ему табак, что ли, не добжий, но так?»
Потом как-то в три часа ночи, когда все уже спали, домой пришел сильно пьяный и веселый Марек, включил свет, врубил на полную громкость радио и закричал:
«Но, вставайте! Чим спите? Бедзьме веселиться! Танчиць бедзьме! Тан-цо-вать!»
Кшиштоф с Младеном сидели и щурились спросонья, но Надя, как существо женское, сварливое и к самоконтролю в стрессовых ситуациях не склонное, начала возмущаться: «Это что, в конце концов, за хамство! Мы же спииим!»
Марек обиделся, и на следующий день бормотал недовольно:
«То вшистко у вас от коммунизму! Коммунистична ментальношчь! Нема радости!»
Стало понятно, что пора собираться дальше.
* * *
Отъехав километров пятьдесят от Амстердама и стоя в ожидании очередной машины, я вдруг сообразил, что впереди граница (на которой обычно никого не останавливают, но мало ли), а у меня в кармане несколько пакетиков гашиша.
Гашиш этот скопился у меня сам по себе. Потому что гашиш, продающийся в маленьких пакетиках, удобно хранить в пачках табака, а их накурившиеся до онемения (эх! говори Амстердам, разговаривай Европа!) туристы часто забывают на столиках, откуда я, обладатель голодного ищущего взгляда, обычно их и подбирал. Таким образом, гашиша этого оказалось довольно много.
Выбрасывать его было жаль. А везти через границу в Германию, где голландский либерализм заканчивался - страшно. И, от жадности, я решил его выкурить.
Задача невыполнимая, конечно, повторяю - гашиша было много, но я свернул один косяк, потом второй...
И почувствовал себя, стоя на обочине с вытянутой рукой (в руке - табличка) - превосходно. Тени от проносящихся машин шмыгали по обочине. Небо было бездонным, с легкими августовскими облачками. Звуки ревущих моторов слились в приглушенный ватный гул...
Через какое-то время я ощутил беспокойство, появилась в моем хрустальном покое какая-то дёргающаяся дыра... Оказалось - звук автомобильного клаксона.
Обернувшись, я увидел машину, которая стоит на обочине и ждет. Видимо, уже долго. Подбежав на непослушных ногах, я спросил сначала по-русски, потом поправился:
«Вы едете в сторону Германии?»
«Да залезайте уже!»
Разговор давался плохо, но, кажется, водитель с пониманием отнесся к моему состоянию, и я принялся смотреть в окно. Там тоже было непросто:
над рядами крошечных домиков поднимались прекрасные, цветные, блестящие на солнце воздушные шары!
что-то перебор, подумал я... Водитель, проследив направление моего взгляда, сказал:
«Красиво, да? Это у нас тут неподалеку фестиваль воздушных шаров!»
а, ну ладно тогда.
* * *
К вечеру мы были в Берлине.
Берлин всегда был для меня городом дружелюбным, там жило много друзей, и восточная его часть еще не покрылась западным глянцем, что способствовало психическому комфорту. Обычно мы жили в Пренцлауэрберге - средоточии панка и сквоттерской анархии, на этот же раз на целый месяц нам достался домик в окраинном Панкове, где маленькие домики, парки и довоенные особнячки. Домик принадлежал немецкой подружке с лязгающим тевтонским именем Мехтильд Бернхардт (на деле тихой и застенчивой студентке-отличнице), отъехавшей на каникулы... В домике была кухня и некоторые припасы, которые было позволено уничтожать (Мехтильд была девушкой с понятием), но, все-таки, мне пришлось испытать некоторый шок от необходимости покупать на Иностранную Валюту такую совершенно не иностранную субстанцию, как картошку, например...
Первое время проблема Иностранной Валюты беспокоила нас не так сильно, Берлин был очарователен как всегда и позволял ходить из гостей в гости, но через какое-то время мы решили, что совсем расслабляться не стоит, и пару раз пробовали посидеть в Мауэр-парке по-амстердамски... И обнаружили, что хайрапы в Берлине не действуют. Прогуливающиеся пренцлауэрбержцы были совершенно равнодушны к очарованию разноцветных ниток!
И тут нам подвернулась работа: разносить по почтовым ящикам рекламу. Так подрабатывали многие из знакомых русских берлинцев, которые нам это занятие и сосватали. Каждый день нам выдавали тележку, штабель мелованной бумаги и карту района, всегда нового, благодаря чему Берлин теперь я знаю неплохо, исходив его пешком от и до. Документов на этой работе не спрашивали.
Тележка была тяжелой, и разносить рекламу не так уж легко. Разумные альтернативы приходят на русский ум сразу - но все оказалось не так уж просто. Хотя контроля фактически нет, избавиться от пачек бумаги почти невозможно. В мусорник их не выбросишь - на пункте сортировки маркированные пачки возвращались в рекламную компанию, где по особым меткам преступный разносчик сразу устанавливался. Некоторые пытались их жечь, но мелованная бумага в печи горит плохо (в восточном Берлине всегда было плохо с отоплением, и даже для душа вода нагревалась в особой печурке), а на улице костер попробуй-ка разведи, сразу приедет неприятная полиция. Самые беззаботные лентяи просто складывали пачки дома, но скоро там не оставалось места и приходилось протискиваться узкими тоннелями среди бумажных стен. Единственным действующим способом оказалось отвозить пачки за город на машине и там топить в болотце или озере - но это тоже трудоемкое занятие... Короче, как ни удивительно, самым простым способом избавиться от бумаги было распихать ее по ящикам.
Берлинцы нас не любили - ну кому нравятся придурки, засоряющие почтовый ящик всяким хламом? Поэтому попасть в подъезд было иногда проблемой. Я разработал следующую методику: жмешь на клавишу домофона с фамилией поприятней (лучше иммигрантской), и говоришь: «Bitte, Werbung!» (пожалуйста, реклама!). После этого дверь либо вжжжик! открывалась, либо звучал ряд непонятных проклятий и риторических вопросов. В случае Б, дождавшись паузы, я говорил: «Warum nicht?» (почему нет?), если это не работало, нажимал на следующую клавишу. Рано или поздно войти возможно в любую дверь!
... очень полезно оказалось поработать вот так, в общем ритме, в европейском городе! Нет лучшего средства избавиться от очарования открыточной Европы, чем ежедневные поездки в семь утра в вагоне метро с сонными несчастными горожанами, покачивающимися в ременных петлях, с землистыми электрическими лицами, едущими на ненавистную каторгу... Но запомнилась мне эта осень не этим.
... каждый день новый район. Самые выгодные маршруты, где многоэтажки, много ящиков и работу можно сделать за пару часов, доставались «старожилам», нам же давали полу-деревенские окраины частных домов, длинных улиц и парков, где приходилось много ходить, но мне это нравилось. Тонущие в сырой утренней мгле очертания черепичных домиков, потом проблеск осеннего солнца и полдник на скамейке на берегу озера в Ваннзее или Грюневальде, где когда-то, возможно, сиживал молодой Набоков... И опять шуршащие осенние листья под ногами... очень нам нравилось шуршать листьями.
* * *
Короче, через месяц у нас скопилось аж целых семьсот марок, и я почувствовал себя состоявшимся мужчиною. Ведь я ж таких деньжищ сроду в руках не держал!!!
В начале октября в центральной Европе стало прохладно, и пора было потихонечку двигаться в сторону дома. От Берлина до польской границы рукой подать, но у меня была идея получше: дело в том, что я никогда не был в Скандинавии, и это хотелось как-то исправить.
Встав пораньше, мы оставили Мехтильд ключ в условленном месте, и за полдня доехали до Ростока, неуютного восточно-германского города социалистической архитектуры. Там, в общественном туалете на заправке, я познал горестную сущность немецкого алкоголизма: около унитаза валялось множество маленьких бутылочек из-под шнапса и «ягермайстера», распитых в уединении.
Из Ростока в датский Гедсер ходят паромы, стоят они недешево, и я был приятно поражен, когда в кассе мне назвали цену в 30 пфеннигов. Оказалось, именно в этот день паромная переправа праздновала тридцатилетие, поэтому и цена такая особая...
* * *
С датской стороны была деревня и поле. Единственная дорога упиралась в причал. Зачем-то мы прошли по ней с километр и поняли очевидное: уехать отсюда нельзя. Надо было сразу поток машин с парома ловить. Не будь у нас денег, тут бы и началось самое интересное - а так мы просто вернулись и сели на электричку до Копенгагена. В ней я зачем-то так сокрушительно напился с соседом, что в Копенгагене вышел уже полоумным попрыгунчиком, которого мотает рюкзаком во все стороны, а прохожие, у которых я пытался разузнать, как пройти на улицу такую-то, отшатывались от меня с брезгливостью. Но все получилось.
На улице такой-то обитал московский тусовщик и художник Паша Хихус, проживший к тому моменту в Копенгагене уже несколько лет. В Копенгагене Хихусу было скучно, поэтому дома у него всегда болталась куча народу, в основном, русских, потому что с датчанами как-то не складывалось. Так что и мы пришлись кстати.
Город Копенгаген показался нам милым и тихим, но, после бурлящего Берлина, очень провинциальным. Замершие улочки, аккуратные домики, пастельные тона. Единственная (негромкая) пешеходка. Бледные, светловолосые и медлительные люди, на фоне которых яркостью и громкостью выделялись «понаехавшие» - негры, арабы и югославы, охотно, узнав в нас иностранцев, вступающие в разговор, всякий раз начиная с того, что ох как скучно в Дании, а датчане - бледная немочь.
Видимо, Дания, действительно не самое забавное место для жизни, слишком уж много разных людей нам об этом рассказало, но нам до этого не было дела, и проведенная в Копенгагене неделя запомнилась неторопливыми прогулками, прозрачностью осеннего воздуха, ранней темнотой, яркостью неоновых огоньков (особенно желтых вывесок супермаркетов NETTO), вообще - чувством осени. До знаменитой русалочки мы так и не дошли, а не менее знаменитая Христиания показалась просто райончиком, где торгуют наркотиками и живут до смерти уставшие от пристающих к ним туристов стареющие тусовщики.
* * *
Частыми гостями Хихуса были русские беженцы (верней, «соискатели статуса беженца») из ближайшего лагеря. От них я узнал много забавных словечек, например, «позитив» (положительный ответ при рассмотрении дела о присвоении беженского статуса), который был мечтою каждого соискателя. Всех им тоже было скучно. Некоторые от этой скуки воровали по магазинам, особо даже не прячась, внагляк вытаскивали телевизоры, магнитофоны и т.п., поскольку, даже если их ловили, то сделать все равно ничего не могли, есть такая особенность датского законодательства.
Еще одним беженским бизнесом была продажа поддельных билетов. То есть, билеты брались настоящие, российские, которые были действительны для проезда по Европе, например, «Москва - Варшава» (выглядевшие тогда как невразумительный квиток, на котором что-то накалякано), к ним от руки приписывались Берлин, Кёльн, Париж, Мадрид - ну, куда еще поезда ходят. Или бланки рисовались от руки, потому что контролеры европейских дорог еще толком не знали, как они выглядят, эти русские билеты.
Среди беженцев было много мурманчан - почему-то их тянуло в Копенгаген. И одного из них звали Лёша.
До Копенгагена Лёша добрался со второго захода. В первый раз он решил ехать автостопом, с рюкзаком, набитым консервами, перешел норвежскую границу, и там с удивлением обнаружил, что благословенный Запад с барами, супермаркетами и Монте-Карло не начинается сразу, и норвежская тундра ничем не отличается от отечественной. Разве что покрытие дорог получше, но по ним все равно никто не ездит - ну, разве, пара джипов в день. С превеликими трудами он отъехал от границы в более заселенные места, добрался уже до Швеции, там окончательно устал от автостопа и пересел на электрички. Чтобы отвязаться от контролеров, Леша разработал собственный метод психической атаки: продавать шапку. Шапка была хорошая, теплая, меховая, в общем, настоящая shapka. Как только в вагоне появлялся контролер, Леша подходил к нему и начинал тыкать ею в лицо, с первобытной энергией предлагая оплатить шапкой проезд: «Вонт шапка? Гуд шапка, ю тэйк, ай гоу Копенгаген!». Контролер в ужасе пятился и убегал из вагона, избегая заходить туда вновь.
Запалился Леша обидным образом, уже недалеко от датской границы, когда с голодухи решил пообедать в Макдональдсе, предложив шапку взамен. Кассир вызвал полицию, и - вжжжик! депортация в Мурманск.
Второй раз Леша решил поступить проще, скопил денег на круиз вокруг Скандинавии и, ступив на обетованную датскую землю, рухнул в обьятия первому полицейскому: «Ай вонт политик азилим!». Дальше - лагерь, бюрократическая тягомотина, скука.
Лёша был нравом неспокоен! Сидеть и скучать в Копенгагене ему не хотелось, а хотелось повидать другие страны, Берлин, в конце концов,тот же! Но беженские документы не давали права выезжать за пределы Датского королевства и, хотя опасность контроля для человека европейской внешности была небольшой, для него она, хм, ну, как бы это сказать - была вероятна. И тут мне в голову пришла идея:
«Лёха, а хочешь польский паспорт?»
«Чеееего?»
Я честно объяснил все про цвет глаз zeliony, и что поляка этого вообще - кто знает? - может искать Интерпол... И вообще - ну ведь ни разу не я там на фотке! А тебе, Леха, по техническим параметрам (прищурившись на низкорослость и круглолицесть) - самое оно!
Так я перестал быть поляком.
* * *
На этом историю о моем коротком полячестве можно считать оконченной, но я рассказчик добросовестный, потому вкратце:
чтобы попасть в Швецию, мы доехали до Хельсингёра (шекспировский Эльсинор), где были скучные домики, не особо примечательный замок и, конечно же, отель «Гамлет». На пристани сели на паром в Швецию... Маленькая проблемка: шведской визы у нас не было.
На шведском контроле я с нагловатой англосаксонской растяжечкой громко объявил: «Wow, I`ll start looking for Karlsson right away, honey!» (кстати, зря, Карлсона ни шведы, ни англосаксы не знают) и пошел дальше, пока погранцы трясли злосчастного негритоса с французским паспортом.
Автостоп в Швеции медлительный, потому что нет автобанов, но нам повезло и мы остановили дальнобойную фуру до самого Стокгольма. Очень кстати - ночью были уже заморозки и вряд ли нам удалось бы выспаться в придорожном лесу... И это была поездка VIP: поболтав с нами про водку, Ельцина и тупых датчан и финнов (норвежцы тоже, скорее всего, тупые - просто про них речь не зашла), водитель открыл свой контейнер, где оказалась мебель, и мы спокойно спали на икеевских диванах до самого Стокгольма.
* * *
В Стокгольме было полно мороженых шведов. Немного похоже на Питер, отличные подворотни, старые хмурые дома, и красивый парусный фрегат в устье реки. Признаков Карлсона - никаких. Вообще, Стокгольм, как все малопонятное, меня заинтересовал, хотелось бы остаться на несколько дней, разобраться, но - очень уж было холодно, поэтому ночевка в парке была исключена, а спасительного маргинального отребья что-то было не видать, так что мы проходили весь день, иногда забегая в магазин погреться, и сели на ночной (чтоб выспаться) паром до Финляндии.
Паромы из Швеции в Финляндию отличаются исключительно алкогольным характером. Стоит кораблю отчалить, как возле магазинчика duty free заранее выстраивается очередь, в нейтральных водах он открывается, и через час корабль превращается в вопящее и жизнерадостное аля-улю. Мы же, обнаружив бесплатный душ, наконец-то отогрелись, постелили коврики в укромном месте одного из коридоров, и отлично выспались.
* * *
С моря Хельсинки кажется Россией. Возвышающийся над городом православный собор, совершенно московские дома-особняки, дымы из труб, перечеркивающие уже совсем зимнее небо.
Снег и д-д-д-д-дубак, какой уж тут автостоп - автобус до русской границы, мимо заснеженных лесов, тоже уже таких своих, и одинаковых обитых сайдингом домиков - э, а вот это уже нет.
Электричка до Выборга. Киоск на привокзальной площади, с пирожками и горячим чаем, на котором почему-то написано латиницей «Matrioshka».
Санкт-Петербург.